Онлайн чтение книги Столетняя война 100 Years' War
2 Язык, которого нет

Я почувствовала это ещё до того, как полностью проснулась: в голове будто стая тончайших игл — острых и ледяных — впивалась внутрь, медленно и точно, как если бы кто-то пытался пробиться сквозь плоть моего сознания.

Боль пульсировала, нарастала, как глухой набат, как сдержанный крик, не имеющий выхода. Я не могла сбросить её, не могла забыть.

И вдруг — резкий рывок. Всё обрушилось.

Я вздрогнула, словно вернулась в тело после долгого отсутствия, вдохнула слишком быстро, глаза распахнулись — и свет пронзил зрение.

Я сидела. Руками, сжимающими затылок, пыталась удержать разбегающиеся мысли. Сердце билось, будто догоняло собственный ритм. Мир вокруг застыл, словно время остановилось.

Я медленно подняла голову. Грудь всё ещё ловила воздух. В голове звенело, словно пустота внутри черепа эхом звала что-то забытое.

Но мир уже вернулся. Тихо. Без слов. Просто — стал.

Я оглянулась.

В комнате — трое.

У двери стояла та девушка. Та, которую я оттолкнула. Молодая, с платком, всё такая же — сдержанная, опрятная. Но теперь её взгляд был другим. Не удивлённым. Скорее… изучающим. Молча наблюдающим.

Рядом с ней — он. Каштановый рыцарь. Тот, кто накрыл меня тканью. Кто не схватил, когда мог. Кто просто шёл — и не позволил забыть его шагов.

Он смотрел на меня серьёзно, не жестоко, но будто в моих муках искал ответ. Ни слова. Только глаза — как дерево в вечернем свете. Тёмные. Тёплые. Тяжёлые.

И ещё один. Мужчина в серой мантии. Средних лет. Его лицо было тихим, будто он знал слишком многое — и слишком многое принял.

Все трое стояли рядом. Словно только что прервали разговор. Словно я оборвала их слова своим стоном. И теперь — они просто смотрели. Смотрели, как я возвращаюсь в тело. Как мучаюсь. Как просыпаюсь.

Никто не подошёл. Никто не произнёс ни звука.

И от этого — становилось ещё тише.

Он заговорил снова. Каштановый.

Тот, кто появился в моём бегстве, стал препятствием, а теперь говорил со мной словами, что звучали, как ветер между камней.

Я не понимала абсолютно ни единого слова.

Он говорил спокойно, размеренно. Без угрозы, но и без свободы.

Он снова поднял руки, чуть расставив их — как тогда. Открытые ладони — знак: я не враг, но и ты не пройдёшь.

Он не приближался, но и не отступал. Словно рисовал вокруг меня невидимую границу.

Я сжала пальцы на покрывале, ощущая острую тишину.

И вот они переглянулись. Все трое. Как по знаку, без слов, уже зная, что делать.

Начали говорить между собой на незнакомом языке — словно пыль веков заговорила в моей голове.

Их голоса сливались в ритм, и я не могла понять ни одного слова. Каждый слог скользил, как вода сквозь пальцы.

Меня не было в этом разговоре. Я была только объектом их внимания.

Их взгляды не отрывались от меня, и это становилось невыносимо.

Они всё ещё говорили — словами, что касались меня, но проходили мимо моего сознания, как если бы я была за стеклом, где язык — только тишина и догадки.

Но я чувствовала: они говорили со мной.

Трое — и каждый смотрел прямо в глаза, словно ждал ответа.

Я медленно подняла руку и указала сначала на свой рот, потом на ухо. Губы беззвучно пошевелились. Затем пауза — и я слегка пожала плечами, сморщив лицо в гримасе непонимания. Почти детской. Почти беспомощной.

Я не понимаю вас.

Слова не понадобились. Они всё поняли.

Их реакция была мгновенной.

Глаза расширились. Все трое переглянулись почти одновременно. Будто моя жестовая правда оказалась сильнее их предположений.

И в этом взгляде был страх. Не явный. Не паника. А что-то глубокое — как если бы рухнул один из столпов их уверенности.

Мужчина в серой мантии быстро обернулся к девушке — той самой, с платком на голове. Сказал ей что-то — сухо, резко. Она кивнула, едва заметно, и сразу развернулась, вышла из комнаты.

Дверь закрылась за ней мягко, но с тяжестью.

Я осталась — с двумя. С тревогой в их лицах. И с тишиной, которая теперь звенела громче слов.

Они — напротив, я — на краю чего-то, что ещё не имело названия. Никто не шевелился. Никто не говорил. И в этом беззвучии я вдруг уловила самое важное: мне не грозит смерть. Это было не просто ощущение, а… знание. Чёткое, как отпечаток ладони на стекле. Ни в их взгляде, ни в дыхании, ни в той манере, с которой они следили за мной, — не было желания разрушить.

Моё тело успокаивалось. Дыхание становилось ровнее. Пульс — уже не бился в ушах. Я чувствовала, как кровь возвращается в пальцы, как мышцы отпускают напряжение, словно вся я была до этого завязана узлом.

Но внутри — рвалось. Душа была как натянутая нить — между страхом и догадкой. Мир вокруг был чужим: и лица, и языки — всё незнакомо. Я сама себе — почти незнакомка.

Что происходит? Где я? Кто я? Почему всё вокруг кажется таким… важным?

Я смотрела на каштанового. Он — на меня. И между нами стояло не молчание. Между нами стояло непонимание. И всё же… он не отводил взгляда. И я — тоже.

Я смотрела на него. Впервые — по-настоящему. Не в панике. Не в бегстве. А как человек, у которого больше нет пути, кроме взгляда.

Он стоял неподвижно. Словно скала, но в его присутствии было нечто большее, чем броня и плоть. Он заполнял воздух, и мир становился теснее просто потому, что он был рядом.

Каштановые волосы — в хаосе света и тени. Неряшливо правильные. Словно ветер часто имеет с ними дело, но сам не придаёт этому значения.

Лицо — молодое, но взгляд... Нет, не юный. Слишком тихий. Слишком тяжёлый. Будто он уже однажды видел конец — и выжил после него.

Его броня не блестела — она дышала. Каждая линия и символ — как древний язык, которым больше никто не говорит. Но больше всего меня пронзили мечи.

И только теперь, когда я сидела напротив него — спокойно, неподвижно, — я заметила то, что прежде промелькнуло лишь в панике: у него за спиной было три меча.

Три.

Они не висели небрежно, не казались излишними. Нет. Они были выстроены в линию, почти как ось, с которой начиналось его тело. Громадные. Ровные. Прямые — как воля, которую не согнуть.

Широкие, с тяжёлыми ножнами и затейливым узором на гарде, словно кто-то вырезал в металле то, что нельзя было прочитать. На рукоятях — камни. Алмазы?

Я не знала. Но они сияли, как стекло красного туманного света, застывшее в мгновении.

Я не знала, зачем человеку три таких меча. Один был бы уже слишком тяжёлым. А три...

Но он нёс их так, словно вырос с ними. Словно они — часть его дыхания, а не бремя. И было в этом что-то пугающее. Пугающее — потому что непонятное.

Мой взгляд скользнул от рыцаря к другому — тому, что стоял в тени, в серой, почти незаметной мантии, словно его задача — растворяться в фоне.

Он был так же высок, но куда тоньше. Почти хрупкий — будто его жизнь вытянулась в тень и отказалась от излишеств.

Щёки — впалые. Черты лица — вытянуты и собраны, как у человека, который слишком много знает и слишком мало говорит. Он казался голодным — но не телом. А чем-то более глубоким.

Руки — тонкие, бледные, почти костлявые. Но его движения были точны, как у хищной птицы. В каждом повороте запястья, в каждом наклоне головы чувствовалась точность — нежданная для такой худобы.

Он говорил тихо. Я не слышала слов, но ощущала тембр — ровный, почти ледяной. И наблюдала, как он переговаривался с рыцарем.

Тот, в бело-серебряной броне, слушал внимательно. Иногда — хмурился. Пару раз провёл рукой по подбородку — не по привычке, а как будто искал решение. Один раз переместился с ноги на ногу, словно тяжесть слов была ощутимее, чем его доспехи.

И всё это — было обо мне.

Я это чувствовала.

И вдруг — звук.

Тихий, но весомый. Дверь.

Большая, деревянная. Та самая, через которую вошла девушка с платком на голове.

Не быстро. Не громко. Но с тем напряжением, которое заставляет сердце замирать.

Я не видела, кто вошёл. Я только видела саму дверь — распахнутую.

И всё внутри меня… стало тише. Ожидающее.

Она вошла — и тишина в комнате стала другой.

Не напряжённой. Не громкой.

Просто — настороженной.

Даже воздух, будто отступив в стороны, замер.

Я подняла глаза — и встретилась с ней.

Высокая. Пугающе высокая. На голову выше рыцаря, что казался мне воплощением силы, — а рядом с ней... казался просто мужчиной.

Она была другой. Цельной. Как из стали, в которой плавили не металл — а волю.

Глаза. Боже, её глаза. Широкие, как распахнутая дверь. Цвета золота, но не тёплого — а холодного, как корона на чужой голове.

Они не смотрели. Они пронизывали. Жёлтое пламя, в котором не было ярости, но было нечто хуже — осознанная решимость.

Её волосы — густые, чёрные, с красным отсветом. Собраны вверх, в объёмный, властный узел, а оттуда спадает коса — тяжёлая, как верёвка, перекинутая через плечо.

На ней был доспех. Не просто доспех — а вторая кожа. Облегающий, в точности повторяющий каждый изгиб, каждую линию женского тела. Не скрывая — но подчёркивая, что оно — не для утешения, а для боя.

И всё сияло. Узор с алмазами — синих, холодных, выросших прямо из стали. Они были не украшением — а предупреждением.

И всё это — в движении, в осанке, в каждой черте — говорило одно: она беспощадна.

Её нельзя было назвать злой. Она была слишком спокойной для зла. Это было… как смотреть на бурю, которая ещё не пришла — но ты знаешь, что она уже идёт.

Я поняла: если бояться — то сейчас.

Я не могла оторвать взгляд.

Её лицо было вырезано из мрамора — точное, холодное, пугающе совершённое. Высокие скулы, натянутые, как у стража дисциплины. Тонкий, прямой нос. Губы — сдержанно полные, не для улыбок, а для приказов.

Но больше всего — глаза. Золотые. Не янтарные, не медовые — а именно золото. Живые, плотные, как если бы металл вдруг стал взглядом.

Они не смотрели — они оценивали. Проникали. Брови были хищно изогнуты, словно в постоянной готовности к презрению. На лбу не было морщин, но я чувствовала: она умеет хмуриться так, что под её взглядом отступает даже тишина.

Я не знала, кто она. Но инстинкт — тот, что просыпается раньше памяти, — уже шептал: бойся.

Она стояла неподвижно — как статуя в синем пламени.

Её взгляд скользнул по мне — не как взгляд, а как острый клинок, оценивающий прочность ткани перед разрезом.

Затем — короткое слово, брошенное в сторону мужчины в серой мантии. Я не поняла смысла, но звук его был твёрдым — как приговор.

Мужчина шагнул вперёд. Не спеша, но с уверенностью. Резких движений не было, но в каждом чувствовалась точность. Он смотрел на меня, словно видел что-то за пределами моего тела.

Мышцы напряглись, а сердце выдало лишний удар, словно готовясь к бегству.

Тогда она — та, в синих доспехах — впервые изменилась в лице. Лишь на миг. Удивление скользнуло по её глазам. И я уловила в нём… не гнев. Скорее — замешательство.

Мужчина покачал головой. Медленно. Успокаивающе.

Я позволила подойти ближе. Возможно — от страха. Возможно — от усталости. Между нами остались лишь сантиметры.

И тогда я увидела это.

Его рука — тонкая, почти прозрачная, словно её слишком давно не касалось солнце, — начала светиться.

Тихо.

Словно свеча под водой.

Серебристым, мягким светом, который будто рождался не из его пальцев, а где-то между ладонью и моей кожей.

Он закрыл глаза. И в этой тишине, в этом странном спокойствии, мне показалось: он слышит что-то, чего не слышу даже я — внутри себя.

Что-то обо мне.

Он отстранился. Медленно. С бережностью, словно прикоснулся не к телу — а к тайне, которую нельзя тревожить слишком резко.

Свет исчез. Так же тихо, как появился. Растворился в воздухе.

Мужчина открыл глаза. В них — ни страха, ни угрозы.

Только... печаль.

Такая, что даже мне, ничего не понимающей, захотелось отвернуться — как от чужой исповеди, услышанной случайно.

Он повернулся к женщине в синих доспехах и сказал ей что-то на своём резком, чужом языке. Голос его был тихим, но звучал так, словно отбивал удары внутри моей груди.

Что он сказал? Что он узнал обо мне?

Женщина… на миг сбилась. В лице дрогнула тень: растерянность? Неуверенность? Будто он сообщил ей нечто невозможное.

Но это длилось всего миг.

Она снова стала той, кем вошла: высокой. Прямой. Непоколебимой.

Воином.

Её ладонь поднялась. Медленно. И в ней — родился свет. Голубой. Холодный. Сверкающий. Будто горная вода, схваченная заклятьем.

Я смотрела, как из воздуха, из пустоты начинает собираться меч. Капля за каплей. Струя за струёй. Он рождался — не из стали, а из воды.

Но он был острым. Настоящим. Сильным. Угрожающим.

И я не выдержала.

— Какого хрена тут происходит?! — вырвалось из меня. Громко. Грубо. Словно крик, разрывающий завесу непонимания.

Я сама испугалась. Но вместе с этим… почувствовала себя живой.

Они замерли. И смотрели на меня — словно я сказала нечто большее, чем просто вопрос.

Женщина в доспехах что-то сказала, и, подхватив её слова, девушка с платком вышла из комнаты.

Мы молчали. Все четверо. Тишина оседала на плечи.

Я сидела на кровати. Только лёгкое, глухое жжение в затылке напоминало: боль не ушла. Она лишь притихла, притаилась. Но где-то там, внутри, всё ещё держала меня на краю тревоги.

В голове клубились вопросы — спутанные.

Кто эти люди? Что сделал со мной высокий, тощий мужчина с лицом ворона? Как эта женщина смогла вырвать меч из самого воздуха — словно соткала его из воли и пустоты?

Я не знала ответов. И это пугало сильнее любых стен.

Но вдруг...

Скрип. Старый, затяжной — как у сундука, который не открывали много лет.

Дверь снова отворилась.

В комнату вошла та самая девушка — та, что ранее молча ушла. Теперь она толкала перед собой странное кресло с колёсами. Медленно, с усилием. Оно было тяжёлым — из тёмного дерева, украшенного металлом.

На кресле сидел старик. Не просто пожилой мужчина — а старец. Будто вырванный из преданий.

Он был худ. Кожа — тонкая, почти пергаментная, — свисала с шеи и дрожала на руках, когда кресло слегка тряхнуло. На нём была та же серая мантия, что и на другом мужчине, но без капюшона.

Волосы — белые, аккуратно убранные в пучок у затылка. Один этот жест говорил: когда-то он был человеком силы.

Но сейчас… сейчас он был похож на увядший цветок. Без корней. Держался только на воспоминаниях о жизни.

Я смотрела на него — и ловила странное ощущение.

Он не излучал ни власти, ни угрозы. Скорее — безмолвную окончательность. Будто он знал всё. И всё принял.

Но что-то в его взгляде... когда он медленно поднял глаза на меня — заставило мою спину покрыться мурашками.

Не от страха. От предчувствия.

Я уставилась на него — вопросительно, с тихим напряжением внутри, словно и сама не понимала, чего именно жду.

А он… просто улыбнулся.

Мягко. По-доброму.

Его лицо засияло этой улыбкой — тёплой, как солнечный свет на зимней коже. Она распустилась в каждой складке, в каждой морщинке. И вдруг стало по-настоящему страшно — от того, как спокойно он смотрел.

Он слегка наклонил голову и произнёс — медленно, ласково, словно обращался ко мне не впервые:

— Ты проснулась, моё дитя?