Онлайн чтение книги Столетняя война 100 Years' War
5 Пока мы дышим

Эта боль… Словно укоренилась во мне. Стала частью плоти, мыслей, снов. Тугая, мучительная, пронизывающая боль в затылке вновь выдернула меня из забытья — оставив только стон где-то глубоко, в груди.

Я не решалась открыть глаза. Не потому что спала. А потому что не хотела — вновь — встретиться с этим миром.

Но голоса… Они уже были здесь.

Звучали отчётливо — как звон капель по каменному полу.

Мужской голос. Сдержанный. Ровный. Но в нём дрожало беспокойство. Где-то рядом. Может, у изголовья кровати.

— Мне придётся доложить в формате рапорта… о случившемся. О применении силы. И о… отказе.

Я узнала его сразу. Эйрон. Его тембр. Дыхание между словами — всё отзывалось где-то внутри.

— Я знаю.

Ответ короткий. Но в нём — холодное пламя.

Адель. Её голос — лезвие. Хрупкий, но смертельно острый.

И вдруг — осознание.

Я понимала их. Каждое слово. Каждую интонацию.

Я не знала как. Но понимала.

Внутри всё сжалось — от неожиданности.

Но я по-прежнему лежала. С закрытыми глазами. Тихо. Словно знание могло исчезнуть, если дышать слишком громко.

Их голоса звучали уже ближе. Я чувствовала их не ушами, а кожей, как будто слова скользили по мне, проникая под кожу. Я не открывала глаз, но всё слышала.

— Она ранила одного из старейших Благословенных Хранителей. Ты же понимаешь — это почти невозможно. Мы до сих пор не знаем, она ли это. Она будет под наблюдением, пока ОН не вернётся.

 Я уловила, как Эйрон выдохнул. Медленно. Тяжело.

А затем — Адель. Громче. Холоднее.

— Благословенных Хранителей нельзя ранить. Они сотканы из благословений, из самой магии исцеления. Им неведома боль. Их можно проклясть — если ты владеешь тьмой. Или убить — если ты сама тьма. В крайнем случае — разрушить тело. Но не ранить.

Слова «магия» и «тьма» упали в бездну моей памяти, как искры. Отзвуки чего-то утраченного сотрясли меня изнутри. Магия? Тёмная магия?..

В этом мире есть тьма. И они… они думают, что я…

Моя грудь тяжело поднялась в беззвучном вздохе. Я всё ещё лежала, словно запертая в собственном теле, как в клетке. А в голове клубилось одно:

Они боятся меня.

Но боюсь ли я себя?

Слова Адель звенели, как стальные кольца лат, натянутые на хрупкую тишину комнаты.

— Я сама так же напишу рапорт для ВЕРХОВНОГО… Она подвергла Солемира опасности. Я не могла просто стоять в стороне — и не буду, пока мы не узнаем, кто она на самом деле.

Её голос был ровным, но в нём пряталась боль. Лёгкий шелест одежды, перекат её шагов по полу — и снова голос:

— Я переговорю с генералами, что сейчас в замке, и мы решим… Что ей будет дозволено — пока ВЕРХОВНЫЙ не вернётся.

Мягкий, чуть сдержанный голос Эйрона вступил следом, будто стараясь смягчить каждое острое слово Адель:

— Нимор и Мистер Солемир не нашли в ней ни магии, ни кристалла маны. А значит… она тут ни при чём. Ты же понимаешь это?

Его защита была — как крепкая ткань, накинутая поверх обнажённой кожи. Я чувствовала, как эти слова медленно складываются в головоломку — нити, ведущие к пониманию.

Нимор… должно быть, худой человек в серой мантии. Его руки — как корни дерева, тонкие, но полные тайны. А Мистер Солемир… да, это, без сомнений, старец. Его называли «мистером», словно подчёркивая не только возраст, но и уважение. Даже Адель — сильная, несгибаемая — почти слушалась его слов. Почти.

Я вздрогнула, вспомнив, как она ринулась на меня с водяным мечом, глаза её горели решимостью. Почти.

И в этой тишине, полной голосов и смыслов, мне вдруг стало не по себе. Я была среди них — как тайна, которую никто не желал оставить без ответа.

— Капитан, мне кажется, вы тут задержались дольше, чем должны были, — голос Адель прорезал воздух, как холодный клинок. Я уловила, как она меняет тему. Она не говорила прямо, но её слова были направлены не ко мне — к нему. Эйрону. Словно его присутствие здесь больше неуместно. Словно именно он — лишний.

Но если не он, то кто ещё?.. Кто, если не он, хотя бы попытается меня защитить?

— Я остался лишь потому, что стал свидетелем. И потому что мистер Солемир сам попросил меня … — голос Эйрона был спокойным, почти безмятежным. Ни тени вызова, ни упрёка. Но в каждом слове жила сдержанная твёрдость. — Потому что Вы, генерал Адель, по-моему, сегодня перешли черт.

Генерал… Это слово зазвенело во мне. Генерал — одна из высших военных ступеней. Значит, она действительно стояла на вершине. И всё же была здесь. Здесь, в этой комнате. Занималась мной.

Я не знала, что это означало: трещину в её власти или угрозу, исходящую от меня. Может, и то, и другое.

В этот момент молчания я тихо призналась себе. Тихо, чтобы никто не услышал — даже сама мысль.

«Опасная», — прошептала я в глубине себя.

Да… возможно, именно это и есть правда.

Внутри всё бурлило. Мысли — беспорядочные, горячие, как вода перед тем, как закипеть. Я не открывала глаз — не могла, не смела. Но каждое дыхание, каждый звук резал изнутри точнее лезвия. В комнате было тяжело. Воздух — натянут, как струна, что вот-вот лопнет. Я ощущала, как нарастает угроза — немая, ледяная, тяжёлая.

Я знала: она хочет, чтобы он ушёл. Чтобы я осталась одна. Без защиты. Без шанса.

Злость поднималась во мне, как тьма из глубин — холодная и липкая. Я пыталась отогнать её, но она подбиралась к горлу, и боль в голове усиливалась, будто кто-то медленно вбивал иглы в затылок. Мне казалось, даже стены этой комнаты дышали тревогой.

И прежде чем я успела подумать, прежде чем открыть глаза — мои губы сами разорвали тишину. Голос хрипел, как будто вырвался изнутри боли, из пепла:

— Может, он здесь лишь потому, что ты иначе убила бы меня… сумасшедшая ты… сука.

Всё замерло. Я почувствовала, как их взгляды пронзили меня — тяжёлые, острые, сдержанные. Мир снаружи застыл, но внутри всё продолжало гореть.

Голос мой был низким, хриплым — как будто вырвался не из горла, а из самой боли. Я приподнялась на локтях. Волна головной боли стиснула затылок, прошлась по позвоночнику. Мир плыл. В груди всё ещё билось — не сердце, нет, — отчаяние.

Я видела их лица. Все повернулись ко мне. И в этих взглядах не было жалости. Только молчаливый страх. И немой вопрос: что я такое?

Два взгляда — один тёплый, другой холодный — вонзились в меня, как стрелы в дрожащую мишень. Я сидела, опираясь на дрожащие руки, всё ещё оглушённая собственными словами. Они вырвались из меня, как дикий зверь, не прошедший сквозь фильтры разума — сырые, настоящие, грубые.

Я не смогла их сдержать… потому что больше не могла молчать.

Внутри всё вскипало — от боли, от страха, от унижения. Всё тело содрогнулось, словно вспоминая тот миг, когда меня выворачивало изнутри, когда сухая боль в голове скручивала мой разум, как тряпку.

Я не просила о пощаде тогда. Но теперь, оглянувшись назад, всё во мне кричало: «Это было слишком.»

— Теперь ты понимаешь… не так ли? — прошипела Адель. Её голос,  рассёк тишину.
Я вздрогнула — от её холода, от своей наготы перед их взглядами.

А потом — шаги. Мягкие, уверенные, не угрожающие.
Эйрон подошёл ближе, и голос его был шёпотом, сотканным из заботы:
— С тобой всё в порядке?

Я только кивнула, не находя в себе сил говорить. Его лицо было близко. Прекрасное, резкое, но мягкое — как картина, написанная светом.
Его каштановые волосы спадали на лоб небрежно, будто ветер сам выбрал для них направление.

Я ловила себя на желании — протянуть руку, поправить прядь, раствориться в этой минуте.
Его взгляд, тёплый и тревожный, коснулся меня нежнее прикосновения.

— Она в порядке, — хлёстко бросила Адель, словно говорила о заклеенной ране, а не обо мне. — Хранитель подлатал её. Всё уже в норме.

Её голос заполнял комнату, как холодный ветер проникает сквозь щели. То ли мне, то ли Эйрону она продолжала:

— Твоя сиделка принесёт тебе более приличную одежду. Тебе дозволено спускаться на кухню — только в её сопровождении. Остальное будет решать Совет Генералов, пока Верховный Маг не прибыл. И настоятельно советую — без самовольных похождений. Если снова попробуешь бежать… я не смогу гарантировать, что тебя не убьют.

Я распахнула глаза, словно от удара. Слова пронзили меня сильнее, чем её водяной меч.
- Я что… пленница? — этот вопрос вырвался прежде, чем я успела сдержаться.

— Нет, — ответ был коротким, но её глаза говорили иное. В них пылало то, что нельзя назвать заботой. Она смотрела на меня, как на что-то сломанное… или слишком опасное.

— В этой кровати, — её взгляд скользнул вниз, — спала самая могущественная волшебница последнего столетия. А проснулась… девчонка. Пустой бокал. Ни благословений. Ни магии.

Её голос стал каменным, лишённым всякого человеческого. Словно передо мной уже не женщина, а приговор.
И тогда она посмотрела на Эйрона:

— А ты — случайный свидетель, которого не должно было быть здесь. Ты знаешь тайну, скрытую даже от Королевского Совета. Поэтому ты пойдёшь со мной. Сейчас. К генералам. Где решится и твоя судьба.

На мгновение комната словно потемнела от её слов. А когда глаза Адель вспыхнули золотом, я почувствовала, как моё тело вновь вжалось в кровать.

— И если хоть одна душа узнает, что случилось здесь… я сделаю так, что твои мечи станут продолжением твоего позвоночника. Всем понятно?

Я сглотнула. Мысли метались, как птицы в клетке.
Я не знала, кто я. Зачем я.
Но сейчас… сейчас мне оставалось лишь одно: молчать. Подчиниться. И выжить.
Надеясь, что однажды — я всё пойму.

Эйрон стоял рядом, и в его глазах впервые мелькнуло нечто, похожее на растерянность. Он не отступал ни на шаг, словно само его присутствие здесь уже было актом защиты.
Но голос Адель разрезал воздух, как приговор:

— Ты можешь подготовить рапорт — но только для Совета Генералов. Или для Верховного. Решай сам. Но никто, слышишь, никто больше не имеет права знать о ней. И об этой комнате.

В её голосе не было сомнений — только железо. Только холод.
Она подошла к тяжёлой двери. Шаги её были точны, будто она вырезала ими путь сквозь воздух.

— Эйрон. Следуй за мной.

Он подчинился. Ни слова.
Но его взгляд… он не отрывался от меня. До самой последней секунды, пока их силуэты не скрылись за тёмным проёмом двери.
И только тогда — только тогда я позволила себе сделать вдох.

Тишина длилась недолго.
Лёгкий шелест ткани, осторожные шаги — и в комнату вошла девушка с покрытой головой. Та самая, что была здесь в начале, с платком, собиравшим волосы.
В руках она держала коричневую мягкую мантию и аккуратные ботинки. Её движения были тихими, почти робкими — как будто даже дыхание боялось нарушить тишину этого странного мира.

Она двигалась бесшумно — не просто тихо, а почти невидимо.
Словно тень, воспитанная в храме молчания.
Будто всю жизнь училась не тревожить ни свет, ни сон.

Её шаги были легки, как дыхание перед рассветом, а движения — быстры, почти невесомы.

И тут… что-то резануло внутри. Я замерла.
Озноб осознания прошёл по позвоночнику: она была здесь всё это время.
Когда я спала. Когда стонала от боли. Когда кричала.
Она… сиделка. Моя сиделка.

— Как твоё имя? — спросила я тихо, почти шёпотом, будто не хотела распугать это странное, хрупкое существо.

— Санни, — прозвучал ответ.
Голосок — как утренний ветерок. Робкий, ласковый, едва слышный.

Она положила на край кровати коричневую мантию, а рядом аккуратно поставила ботинки.
Я медленно опустила взгляд на себя… и дыхание перехватило.

Простынь была свежей. Кровать — чиста.
А я… я была в белой рубашке с длинными рукавами. Лёгкая, почти воздушная ткань.
Она… просвечивалась. До последней линии моего тела.
Я не заметила этого раньше. Слишком много боли. Слишком много ужаса.

Мгновения всплывали одно за другим — как Эйрон покраснел, как быстро накрыл меня тканью.
Как его взгляд избегал моего тела.
Я… всё это время… была перед ними… голой?

Меня вывернуло изнутри.
От стыда. От ужаса.
От чувства, будто у меня отняли не только воспоминания, но и границы.

Санни молча указала рукой на дверь — поменьше. 

— Там ванная. Хотите ли вы принять ванну? Я подготовлю её для вас… — прошептала Санни.
Её голос был таким же мягким, как и шаги. Едва различимый.
Словно она боялась растревожить ту хрупкую тишину, в которую я всё ещё пыталась спрятаться.

Я перевела взгляд на аккуратно заправленную кровать — белую, чистую, будто бы ничего не случилось.
И тогда меня пронзила догадка, холодом скользнувшая по позвоночнику:

— Ты отмывала меня от крови? — спросила я, почти не дыша.

Санни кивнула и ответила:
— Да… — тихо, почти виновато.
Как будто это она была причиной моего унижения.

Мысли о крови, о том, что произошло прошлой ночью, завихрились в моей голове, как холодный ветер в пустой комнате.
Образы снова всплывали: рывок, сжатие черепа, хлынувшая из меня кровь…
И он. Старец. Что с ним? Где он теперь?

Эта тень вопроса давила на грудь, словно тёплый камень, не давая вздохнуть до конца.

— Старец… Салемор… Или как его звали? Я не могу точно вспомнить… — прошептала я, глядя мимо Санни, будто ответ мог появиться в самой тишине.

Она прикусила губу и на мгновение отвела взгляд, но всё же ответила с тихим смирением:

— Солемир - поправила она - Он очень истощён… но жив.

И только тогда я заметила, как её руки всё ещё сжимают края своей одежды — она ждала.
Молчаливо, терпеливо, будто надеялась, что я соглашусь на ванну.

Взгляд скользнул по комнате: кровать была чистой, воздух — тягуче-тихий.
Мне вдруг стало понятно, почему Адель не бросалась на меня с прежней яростью.
Старец остался жив…
Я не причинила смерти.

Это была странная, но искренняя благодарность.
Я не хотела быть угрозой.
Не хотела быть чьим-то несчастьем — особенно тем, кого я даже не знала.

Моя вина всё ещё оставалась — как будто само моё существование стало опасным.
Но, по крайней мере, не смертельным.
Не сегодня.

Я встряхнула головой, будто могла вытряхнуть из неё тени тревоги.
Старец жив. Я жива.
Пока мы дышим — нет смысла предвкушать беду.

Я глубоко вдохнула, позволяя себе хотя бы на мгновение зацепиться за этот хрупкий покой.
Мой взгляд упал на коричневую мантию, аккуратно разложенную на кровати.
Почти такая же, как та, что носил Нимор, только ткань была плотнее, свежее, без потёртостей времени.

Я провела рукой по своей одежде — белой сорочке, что едва скрывала кожу под ней, и нахмурилась:

— Здесь нет нижнего белья? — удивлённо спросила я, не столько жалуясь, сколько скорее констатируя факт, который вдруг стал очевиден.

Санни дёрнулась, будто забыла о чём-то важном. Её глаза метнулись по комнате в поисках оправданий, но, ничего не найдя, она быстро закивала:

— Простите! Я сейчас всё принесу…

И исчезла за дверью — лёгкая, как ветер.
Я всё ещё ощущала её присутствие — не в комнате, а в том, как она смотрела, как говорила.
В её голосе не было страха, не было вопросов. Только вежливая покорность, почти забота.
Как будто она знала, кем я была… даже если я сама — нет.
Или, может быть, для неё это было неважно.
Она относилась ко мне так, словно я уже кем-то была.
Как к той, за кем следует ухаживать, оберегать — как к подопечной.

Слово всплыло в сознании само.
Сиделка.

Прошло около десяти минут, когда Санни вновь вернулась, тихо ступая по ковру.
В её руках — аккуратно сложенное бельё.
Она бережно разложила его на краю кровати: топ, больше похожий на широкую тесьму, плотно облегающую грудь, и высокие трусы, поднимающиеся почти до пупка, скрывающие всё, что должно быть скрыто.

Я провела пальцами по ткани — мягкой, плотной, почти невесомой.
И всё же… чужой.
Мне казалось, будто я впервые надеваю одежду, но при этом отчётливо знала, как она должна сидеть, как должна ощущаться на коже.
Это было неестественно.

Внутри расползалось чувство дискомфорта — не от ткани, а от самой мысли.
Я знала, что такое ткань.
Знала слово «ветер».
Знала вкус сахара и свежести.
Даже слово магия не было мне чуждо.

Но… кто я? Кто я была до?
Моя память не обрушилась — её не было.
Как будто кто-то вырезал из меня суть, оставив только шелест мира вокруг.

Всё моё знание — без корней.
Я знала многое. Кроме самой себя.
И это пугало.

Словно во мне прятался предатель.
Тихий, невидимый.
И имя ему — память.

Я оделась наспех, гонимая желанием поскорее покинуть эти стены.
Голова снова гудела, боль становилась привычной, как невыносимый фон.
Я тяжело вздохнула и, взглянув на Санни, кивнула:

— Давай поедим. Мне разрешили ходить на кухню, — мой голос прозвучал глухо, как эхо чужих слов.

Санни безмолвно подошла к большой двери, открыла её и, опустив голову, пригласила меня жестом:

— Прошу, следуйте за мной.

Я поднялась неуверенно, ощущая, как подкашиваются ноги — словно тело ещё не до конца поверило, что оно снова живо.
Надев ботинки приготовленные Санни, шагнула вперёд, и дрожащими пальцами опираясь о стену, сделала несколько шагов.
Проходя мимо широкого окна, задержалась, заворожённо уставившись в отражение.

Свет скользнул по стеклу, и я увидела её — себя.
Бледная кожа, как фарфор, словно впервые коснувшийся лунного света.
Губы чуть припухшие, а взгляд, хоть и был моим, казался чужим — настороженным, тревожным, будто не верил миру по ту сторону стекла.
И эти волосы... длинные, почти сияющие, серебристо-белые — будто снежный шлейф, распущенный ветром.

Ни одна деталь не пробуждала воспоминаний,
но всё вместе казалось странно родным…
и пугающим.

Словно смотрела не на себя,
а на отголосок кого-то другой.

Я поспешно отвела взгляд, будто испугалась, что отражение задаст вопрос, на который я не смогу ответить.
Санни тихо постучала по дереву и открыла дверь.

Я сделала глубокий вдох —
и последовала за ней.